Яннис Рицос. Путь к солнцу

Познавая свои границы

ты возможно сумеешь

преодолеть их.

(Яннис Рицос, сб. "Из бумаги", 1974).

Мне бы хотелось, чтобы эти слова стали девизом сегодняшней записи и призывом к читателю. 

Писать о поэтах - сложно. Начинаю с фактов биографии, с критических статей, и только потом дохожу до самого стиха - это порядок, обратный тому, которому я следую, знакомясь с прозой. Поэт своими словами пробуждает, бередит, захватывает, и я чувствую - иногда так сильно, что понимаю - именно этой силы чувства и пыталась избежать, избежать познания своих границ. И всё же... Передо мной путь, и я иду по нему, и всё встреченное в пути - не случайно. 

Яннис Рицос родился 1 мая 1909 года в Монемвасии на Пелопоннесе в семье землевладельца Элефтериоса Рицоса. Его мать Элефтерия происходила из древнего аристократического рода Гитиу. 

В период с 1921 по 1925 гг. Яннис учился в гимназии Гитиу. Писать начал очень рано, в 1924 году его стихи были опубликованы в сборнике "Творчество детей".

В 1925 году семья оказывается на грани разорения из-за пагубной страсти отца Рицоса к игре. Мать и брат Янниса умирают от туберкулёза.

Яннис переезжает в Афины, поступает в Национальный банк Греции клерком. В 1926 году он заболевает туберкулёзом, теряет отца - он попадает в сумасшедший дом в Дафнах.

Моему отцу

В доме пустынном своём проживал ты, отец мой, один,

жил среди пыльного хлама и мебели нашей старинной.

Звук задыхался любой среди тяжких портьер и гардин,

рушилось бурей безмолвье в изысканной прежде гостиной.

И по истёртым коврам ты шагал, молчалив и угрюм,

вечером зимним в ненастье ты слушал в глухих коридорах

моря далекого голос, волны набегающий шум,

зыбкие тени былого мелькали, и чудился шорох.

Складки гардин становились багровыми по вечерам,

Моцарта нежная грусть возникала в закрытом рояле,

ты вспоминал, как звучал он под лёгкими пальцами дам,

как на приёмах надменные аристократки играли.

Дочь твоя старшая - чудо, явленье земной красоты,

золото тяжких волос ниспадало волной по колена,

светлой струилось рекой, и в молчанье склонялись цветы...

В грубых руках ей зачахнуть, в позоре житейского плена.

Младшая так молчалива, печальной молитве под стать,

словно скрещённые лилии эти прозрачные руки.

В кассе теперь ей сидеть и чужие монеты считать,

хлеб свой в трудах добывать, каменеть от безрадостной скуки.

Старший твой сын - совершенство, считал ты: он лучший из нас,

думал, что он воплощенье печали немой и отваги.

Юным ушёл он в дорогу и где-то в Давосе угас,

и не успел нацепить эполет золочёных и шпаги.

Бедной супруге твоей одиноко пришлось умирать,

был ей последним приютом какой-то глухой санаторий.

Старый фамильный брильянт - только это оставила мать

сыну, который погиб. Утаили мы горе.

Моль твою шляпу проела, протёрся рукав сюртука,

стерлась с лица постепенно былая надменная мина,

бледную розу, однако, втыкала в петлицу рука,

чтобы прохожий по ней узнавал дворянина.

Помню, как руку учтиво и царственно ты подавал

матери нашей, когда выходила она из кареты,

как в её тонкой руке белоснежный волан трепетал - 

лёгкое облачко кружев. Я помню все эти приметы.

Нет ни коней, ни карет, эта роскошь была да сплыла,

нет ни казны, ни друзей, оказалось, что ты не при деле.

Славные дни вспоминал ты, и только одни зеркала - 

давней поры очевидцы - на тень твою в страхе глядели.

В ночь изрыгал ты хулу, из раскрытого свесясь окна, -

полураздетый, зимой, - даже стужа тебе не помеха,

то вдруг бессвязно выкрикивал мёртвых друзей имена,

то умолкал, чтоб услышать своё непонятное эхо.

Ты потрясал кулаками, потом, успокоясь чуть-чуть,

вдруг начинал вырезать из картона кресты и медали,

звёзды и ленточки резал и вешал на грудь,

и легионы теней уходили в морозные дали.

Кто ты теперь, мой отец? "Истуканов немых властелин".

Как хорошо, что сегодня ты в доме сидишь сумасшедшем,

и ни к чему тебе знать, что последний твой, младший твой сын

пишет тебе из больницы. Тебя мне порадовать нечем.

Это стихотворение вошло в первый изданный сборник Рицоса "Тракторы" (1934). Отец поэта умер в 1938 году.
В период с 1927 по 1929 год Рицос лечится в больнице "Сотирия", в 1930-м - в санатории города Ханья. В течение всей жизни семейный недуг - туберкулёз -  будет преследовать поэта. Но собственные лишения и невзгоды не заслонили от Рицоса великих свершений времени. В эти годы он впервые знакомится с идеями марксизма, идеями справедливого общественного переустройства жизни. Им Рицос и посвятит свою поэзию и свою жизнь.
Верный этой присяге, Рицос вступает в ряды антифашистского Сопротивления, где становится одной из ключевых фигур. Рицос продолжает писать революционные произведения. В 1942 году он создаёт поэму "Последнее столетие к человеку", драматургическую постановку "Женщина на берегу моря". Сотрудничая с журналом "Свободная литература", издаваемом в Афинах, он также издаёт сборник "Испытание", из которого цензура изымает поэму "Канун Солнца".

Канун Солнца

VIII

Два облака заманили сюда твой взгляд.
Но вот он застыл. Голоса. Малыш подаяния просит.
Стук двери, ещё раз. Выстрел.
Бежит несчастная мать,
платок соскользнул, расплелась, разметалась коса.
Оборвана жизнь. Но жизни
не будет конца.
И алая роза, кровью смочив платок,
приветствует мир, который нас любит
и нами любим.

После войны, разделяя участь многих греческих борцов-антифашистов, Рицос изведал ад концлагеря на острове Макронисос, где написал цикл стихотворений "Каменное время".

Сегодня

Оттого, что так долго и пристально

морю в глаза мы смотрели,

и в людские открытые очи,

и в глубины сердец непреклонных,

наши взоры наполнились завтрашним днём.

И хотя мы не ведаем, что с нами завтра случится,

мы отчётливо видим,

что завтра

у детей заведутся в карманах плоды и игрушки,

те игрушки, в какие играть не пришлось нам.

Мы отчётливо видим:

у дряхлых появится посох;

он, поставленный вечером в угол,

распустится к ночи цветком.

Оттого что наполнились завтрашним днём наши взоры,

можем мы засыпать на неструганых досках,

не приняв во вниманье,

что калачиком страх осторожно свернулся у ног.

А луна

сквозь лоскутья палатки

в отдаленьи желтеет,

как открытка со штампом цензуры;

всё равно мы сумеем прочесть то, что вычеркнул цензор,

мы сумеем прочесть то, что нам написать не решились

иль не знали, как выразить чувство в словах, - 

так читают весну

по зелёному листику лавра,

так читают борьбу

по спокойному взгляду соседа,

так безмолвно читают

огонь защитительной речи

на процессе, когда обвиняемый стал прокурором;

так читаем сквозь горечь

мы в памяти Красную площадь - 

там, в далёкой Москве,

люди мира шагают в колоннах.

Оттого что наполнились завтрашним днём наши взоры,

можем вытерпеть всё,

можем спать на неструганых досках - 

в темноте заточенья как будто просвет появился

позади горя,

позади страха, а в него заглянула зелёная ветка свободы

и слилась с нашей клятвой.

Мы явственно слышим,

как растут наши бороды,

наши ногти

и наша надежда.

Верим! Солнце взойдёт:

не взойти наше солнце не может.

Спи, товарищ. Мы вместе.

Покрепче сожми мою руку.

С нами солнце!

В 1952 году, после шестилетних скитаний по концлагерям, Яннис Рицос наконец обрёл долгожданную свободу.

Непокорённый город

II

Город шагает в огнях.
Город зажигает жаровни лета на перекрестках.
Город благоухает жареною кукурузой.

О город, город, мой любимый город,
с твоими молниями, скопленными тайно в подземных стоках,
внизу, в подвалах, глубоко-глубоко,
с твоей чахоткой, бедностью, безумством!

Твой честный пот мне дорог, твоя ночь
с мешком дорожным на плече усталом -
ночь с воскресения на понедельник,
что возвращается, вся в иглах сосен,
и со следами глины на руках.

Непокорённый, непокорённый, непокорённый,
ты гневом сверкаешь из грязных ноздрей торговцев,
ты делаешь лестницы из костылей инвалидов
для очень высокого дома,
для очень высокой горы,
для очень высокого неба.
Ты приделаешь ручку к солнцу -
и двери мира откроешь!
Услышьте - скрипят эти двери
на всём протяжении ночи
над лампами всех привратницких,
над вывесками, где зевают
ключи демобилизованных.

Ах, этот город безумный, с мозолистыми руками!
Услышьте - скрипят эти двери.
Рабочие в спецодежде идут, затылок в затылок.
Девушка ставит вёдра на землю, чтоб улыбнуться.
Во тьме длинноного шагают столбы телеграфа.

Глядя в землю, движутся люди с опущенными головами,
так, словно меряют что-то - длину тени? длину могил? -
так, словно ищут во тьме ключи от дома, от сердца.
Рваные их рубашки раздувает ветер пожара.

О, мой город! Видел ли кто-нибудь
город, более закалённый в гневе, голоде и любви?
Разве есть города любимее?

Мой город меняет таблички улиц -
с немецких на американские...
Когда ж мы прочтём названия на греческом языке?
Мой город, к часам твоего сердца
все окна прикованы в ожидании -
какой минуты? какой секунды?
какого тайного срока ждут?
Мы однажды швырнём горе навзничь!

Услышьте - скрипят эти двери.
Придите, помогите городу!
Он мучается, рожая своих металлических детей.

Я - это ты.
Я и ты - это мы.
У осей натянуты нервы,
и у них много песен, ещё не спетых.
Кто виноват, что нет нашей песни?
Я, и ты, и мы.

Город гнева, извести и гудрона,
мы виноваты.
Услышьте - скрипят эти двери.
Придите.

Последовавшее пятнадцатилетие относительно мирной жизни позволило Рицосу создать философские поэмы цикла "Четвёртое измерение", миниатюры, составившие два сборника "Свидетельств", цикл "На злобу дня".
В цикл "Четвёртое измерение" вошли поэмы-исповеди, "знаменующие качественно новый этап его творчества - этап художественно-философского обобщения жизни и человеческих судеб сквозь призму мифа.
Обращение Я. Рицоса к мифу не случайно. Ведь новогреческой литературе, как никакой другой, свойствен обострённый интерес к античной мифологии, что объясняется не только богатыми литературными традициями, но и тем, что в новогреческой литературе древнегреческая мифология чувствует себя "по-домашнему", использование её лишено того оттенка экзотики и учёности, который нередко присутствует в западноевропейских литературах.
Основную идею мифологических поэм "Четвёртого измерения" лучше всего передают слова самого Я. Рицоса из интервью корреспонденту афинской газеты "Авги": "Было много долгих исканий, обманчивых стремлений преодолеть противоречие между жизнью и смертью, между людьми, - противоречие, заложенное в нас самих, противоречие между мечтой и действительностью, между прошлым и настоящим, между одиночеством и человеческой общностью, между инстинктом и долгом. И вот я снова прихожу к заключению, что всё это преодолимо только посредством действия, согласующегося с закономерностями исторического процесса, - действия, которое способствует обеспечению мира и свободы для всех".
В цикл вошли поэмы "Исмена", "Елена", "Мёртвый дом", "Агамемнон", "Хрисотемида", "Под тенью горы", "Орест", "Возвращение Ифигении", "Филоктет".

 Исмена (отрывок)

Кричал человек внизу под скалой,
                             а быть может, внутри нас самих.
Кричал и кричал. Но не слышал никто. Все очень спешили.
                                      Спешили уйти. Но куда?
Что-то делать. Но что? У них не было ни минуты
для себя, ни минуты, чтобы раздеться и лечь,
                                     и грезить всем телом,
чтобы в зеркало посмотреть иль друг на друга взглянуть.
Они смотрелись всегда только в глаза других,
                                    но что там увидеть могли?
Может быть, то, что хотели увидеть, но только не то,
                                   чем были на самом деле.

"Следует сказать, что герои Рицоса значительно отличаются от своих античных прототипов. Елена прекрасная в поэме Рицоса - старуха, которой не то сто лет, не то все двести".

Елена (отрывок)

Не уходи. Останься хоть ненадолго. Никто не приходит
повидаться со мной. Все ушли. И я видела по их глазам -
им хотелось, чтобы я поскорей умерла. Время остановилось.
Служанки меня ненавидят. По ночам я слышу,
                                   как они открывают комоды,
берут кружева, украшения, золотые таланты,
я не знаю, оставили ли мне эти девки
                                  хоть одно приличное платье
или пару туфель на всякий случай. Они украли ключи,
                                   что я прятала под подушкой;
я даже не шевельнулась, притворилась, что сплю,
всё равно они рано или поздно взяли бы их,
так пускай хоть не знают, что я это знаю.

Что бы стало со мною без них? "Терпение, терпение! -
                                  твержу я. -
Терпение". И это тоже победа - слушать,
как они роются в моих письмах, как они их читают
или стихи, которые мне посвятили поэты,-
по-идиотски,
с пафосом, с ошибками в произношении, в ударениях, в ритме -
                                     я их не поправляю. Притворяюсь,
                                     будто не слышу.
Иногда они, взяв карандаш для бровей, рисуют усы
на моих мраморных бюстах и статуях, надевают им на голову
                                     старый шлем
или ночной горшок. Я смотрю на них молча, и это их сердит.

Елена размышляет о том, насколько человек в своей жизни несвободен, лишен спокойствия - того спокойствия, которое наконец обрела она.

Теперь иди. Уже ночь. Я хочу спать - закрыть глаза,
уснуть, чтобы не видеть ничего, ни снаружи, ни внутри,
забыть страх сна и страх бодрствования. Но спать не могу.
Вскакиваю от страха - а вдруг не проснусь. Лежу без сна,
слушаю храп служанок, шорох пауков на стенах,
тараканов на кухне или мертвецов, то сопящих, то вздыхающих,
как будто они спят, как будто они успокоились.
Я теряю теперь и своих мертвецов. Я их потеряла. Всё прошло.

...А эта сцена на стенах Трои - может быть, я и правда
                                     вознеслась,
уронив изо рта... Время от времени я пробую и теперь,
здесь, лёжа в постели, раскинуть руки, подняться,
ступить на воздух... третий цветок...

Из цикла "Свидетельства I".

Будни

Она сказала: вот ключ - когда бы ты ни вернулся,
открой и входи. Я буду здесь. Миновали годы.
Он ключ повернул и открыл,
и первое, что увидел в зеркале шкафа,
был он сам, постаревший, в сером пиджаке. Значит,
         и тут его ожидало его собственное "я"? На стене
прижатая кнопкой записка: "Подожди.
Я выскочила в лавку". Он сунул записку в карман,
взял шляпу и вышел. Кнопка
осталась висеть на стене - блестящее насекомое,
живущее своей жизнью в золотой летний полдень.

Люстра

Когда выносили мебель, краем книжного шкафа
задели краешек люстры. Она задрожала
и зазвенела - редким, таинственным звоном,
внезапно раздвинувшим стены. Но его не услышали:
хозяева волновались, бранились рабочие. Вскоре
дом опустел, двери закрылись, а люстра
продолжала звенеть и качаться, как маятник,
торжественно, медленно, с неестественной,
невероятной, размеренной точностью.

Из цикла "Свидетельства II".

Идиллия

Прыгай через забор, я тебе кое-что скажу по секрету.
Спрячься и слушай. Вчера вечером
он меня поцеловал. Не веришь?
У меня на зубах вкус маргариток, по рту у меня
столько цветов, что я с трудом говорю. Смотри,
я не могу закрыть рот,
ни есть не могу, ни пить.
Я боюсь глотать: цветы, ведь их не едят.
И как я теперь поцелую его, Алкмена?
А ведь здесь, на правом бедре, у него золотое
                                                           пятнышко.

После победы

Мужчина закрылся в спальне,
повесил на стену трофеи и этот
щит с изображением воина,
поднимающегося по лестнице. Женщины
в зале остались и молча, украдкой смотрели
в окно на дорогу, засыпанную плодами,
и на колёса поломанных колесниц.
Когда у ворот
гонец показался, навстречу вышла луна.
Он открыл было рот,
но не промолвил ни слова, и слышно стало
                                                         молчание
над городом, охранявшее сон
бойцов, лежавших на тёплой земле,
нагих, рядом со спящими статуями.

Древняя ночь

Здесь, наверху, ночь опускается рано. Прозрачная ночь,
беспредельная, словно день, - смутно темнеют оливы,
стебли травинок, сожжённые солнцем, среди мраморных
                                                                                          глыб,
голый театр, подвешенный к склону горы. На земле -
щит, словно чаша. Когда начнутся дожди,
сюда натечёт вода и придут напиться
лев, олень, воробьи, вол, Хрисотемида,
собаки лесничего и луна.

21 апреля 1967 года в Греции произошёл военный переворот. Начался период правления "Чёрных полковников", установилась военная диктатура правого толка. "Предупреждённый друзьями, поэт имел возможность бежать и скрыться, но он и на этот раз решил сполна испить чашу испытаний, которые вновь выпали на долю его народа. В ту же ночь Рицоса арестовали, его ожидал концлагерь на островах Юра и Лерос, а потом строгая изоляция в ссылке на острове Самос. Между тем ему было под шестьдесят, подорванное здоровье нуждалось в постоянной медицинской помощи, число изданных книг перевалило за сорок, и многие из них получили мировую известность". (См. 7; с. 8).
Поэту удаётся тайно передать поэтические циклы "Камни", "Повторения", "Решётка" и "Восемнадцать напевов горькой родины" Микису Теодоракису, которому удалось выехать во Францию.

Камни

Без ответа

Куда ты ведёшь меня? Что это за дорога? Скажи мне!
Не вижу. Дороги здесь нет. Одни только камни.
Фонарный столб. Почерневшие брёвна. Была бы хоть
                                                                                  клетка не с птицами, та, другая,
из проволоки, с обнажёнными статуэтками. Знаешь,
когда мертвецов бросали с террасы, я рта не раскрыл,
я подобрал статуэтки, мне стало их жалко.
Теперь я знаю: плоть умирает последней. Скажи,
куда ты ведёшь меня? Я не вижу. И больше всего
осмыслить всё до конца мешает мне слава.

Повторения

Когда-то и теперь

Всегда в последний момент успевали вмешаться боги,
и наихудшее устранялось - в то время, как потный
                                                                              гонец
говорил ещё и в уме у царя намечались холодным
                                                                      расчётом
столкновение, и остановка, и крах корабля, Афина,
стоящая на вершине храма, уже обращалась оттуда
к царю разъярённых варваров и к грекам, которые
                                                                     удалялись
на пятидесятивёсельном корабле. Судьба,
                                              объявляла она,
одинакова для богов и для смертных. Поэтому
                                                              неуместен
твой гнев, твоё буйство, Тоант. И нам - счастливой
                                                                            дороги.
Но теперь уже боги перевелись, и мы опасаемся
                                                            наихудшего -
а именно, того уместного гнева, и пусть на скалах
лежит внизу разбитый корабль Ореста,
и пусть плавает лишь доска, на которой прочтёшь:
                                                                "Молчание".

Решётка

Незакреплённая ставня

Кого только я ни просил - электриков, плотников,
        каменщиков,
подручного из бакалейной лавчонки: "Закрепите же
        эту ставню!
Всю ночь стучит на ветру. Глаз не даёт сомкнуть.
Хозяина нет. Дом почти развалился. Никто
туда не заходит целых двенадцать лет.
Закрепите же. Я заплачу". - "Нельзя. Не имеем права.
Как можно? Дом-то чужой!" Этого я и хотел.
Пусть сами признают, что нет у них права на ставню,
пусть остаётся как есть, пусть стучит на ветру
над садом, над пустыми горшками
с улитками, ящерицами, скорпионами, битым стеклом.
       Этот стук
меня утверждает, даёт мне возможность уснуть.

"В июле 1974 года диктатура пала.Торжествуя победу, стодвадцатитысячный афинский стадион восторженно приветствовал национального поэта Греции Янниса Рицоса и вместе с ним скандировал его стихи из поэмы "Греция". Поэт и народ клялись, что и впредь

Не согласны эти деревья сочетаться с обрывком неба,
не согласны эти камни сочетаться с чужими шагами,
эти лица согласны только сочетаться с небесным солнцем,
эти судьбы согласны только сочетаться со справедливостью.

1974 год открыл в жизни и литературной биографии Рицоса период триумфа. Всенародная любовь и признание, переводы на все языки мира, международные премии, провозглашение почётным доктором литературы в университетах у себя на родине и за рубежом... Немногие удостаивались такой славы, воздающей честь и творчеству, и личности поэта. "Слава за всё возмещает и мстит", - вспоминается строка одной из миниатюр Рицоса. Вероятно, и к этой славе он тоже был внутренне готов. Готов принять её, но не подчиниться ей, остаться самим собой в беззаветном подвижническом служении своему делу". (См. 7; с.15).
В 1977 году Рицосу присуждена Международная Ленинская премия "За укрепление мира между народами" (1977). "Я частица моего народа, - сказал Яннис Рицос в интервью корреспонденту советского телевидения в связи с присуждением этой премии, - и, возможно, это даёт мне право принять ту великую честь, которая мне оказана. Я знаю: если я в какой-то мере её заслуживаю, то это потому, что я стремился, насколько это было в моих силах, воплотить в своём творчестве борьбу моего народа" (См. 7; с. 19).
Яннис Рицос - почётный доктор Фессалоникского университета имени Аристотеля, почётный доктор Бирмингемского университета (Англия), почётный член Академии Малларме (Франция), почётный доктор Лейпцигского и Афинского университетов.
В 1986 году кандидатуру Рицоса выдвигают на Нобелевскую премию по литературе, в 1987 - поэт удостаивается премии ООН и золотой медали мэрии Афин.
Главное в поэзии, поэзии настоящей - она всегда найдёт своего читателя, независимо от того, скольких мировых наград удостоен поэт. Поэзия Янниса Рицоса - это трудный путь к солнцу, это удачная попытка соединить слово и жизнь, это песни о бессмертии человека, о свободе и любви.

Небольшая сюита в красном мажоре (фрагменты)

***
Давай
приготовлю еду
и накрою на стол
есть не стану
только буду смотреть как ты ешь
словно ты и не знаешь
и вправду не знаешь не знаешь
одну за другой соберу я булавки
упавшие на пол
и оставлю лежат на полу
твоё платье
пирамидку тепла
где согрелись две птицы и месяц
и спичечный коробок.

***
Свою голую ногу поставь
на бумагу
на это стихотворенье
нарисую карандашом
контур голой твоей ступни
приколю я его на стену
этой кнопкой
и три я свечи зажгу
в том подсвечнике -
тихо закрой же двери.

***
Так много лимонов
на столе
и на стульях
и на постели
лимонные отблески
по телу бегут твоему
мне нравится эта ночь
с ливнем летящих лимонов
и внезапно фонарик ночной лесника
замирать заставляет промокших зайцев
в стойке на задних лапах.

Полезные ссылки и источники:

1. Блог, посвящённый Яннису Рицосу (греч.)
2. Греческие мифы в мировой поэзии - XX век. Яннис Рицос
3.
Рицос, Я. Стихи : пер. с новогреч. / Яннис Рицос ; сост. Петрос Антеос ; вступ. ст., ред. и примеч. Ю. Суздальского. Москва : Государственное издательство иностранной литературы, 1959. 133, [3] с. (Современная зарубежная поэзия).









4.

Рицос, Я. Избранная лирика : пер. с новогреч. / Яннис Рицос ; сост. Евгений Долматовский. Москва : Молодая гвардия, 1968. 55, [1] с.(Избранная зарубежная лирика).

5.

Рицос, Я. Избранное / Яннис Рицос ; пер. с греч. под ред. Мориса Ваксмахера ; сост. и авт. предисл. С. Ильинская. Москва : Прогресс, 1973. 425, [6] с.

6.

Ильинская, С. Поэзия Сопротивления в послевоенной Греции : судьба одного поколения / Софья Ильинская. Москва : Наука, 1974. 191, [9] с.

7.

Рицос, Я. Становление : стихотворения и поэмы : пер. с новогреч. / Яннис Рицос ; сост., вступ. ст. и примеч. С. Ильинской. Москва : Художественная литература, 1979. 285, [3] с.

8.

Рицос, Я. Четвёртое измерение : поэмы : пер. с греч. / Яннис Рицос ; сост., предисл., коммент. В. Соколюка. Москва : Прогресс, 1980. 253, [3] с.

9.

Ильинская, С. Яннис Рицос : очерк жизни и творчества / Софья Ильинская. Москва : Советский писатель, 1986. 165, [4] с. ; [8] вкл. л. ч/б фот.

10.

Рицос, Я. Заметки на полях времени : стихи и поэмы : пер. с греч. / Яннис Рицос ; сост., предисл., коммент. В. Соколюка. Москва : Радуга, 1985. 565, [3] с.